сразу сообразил, в чем дело… Угланов был подвергнут молотовской предварительной обработке, и сейчас заключался между Сталиным и Углановым тайный пакт против Зиновьева»[443]. Действительно, соблюдая этот пакт, Угланов полтора года будет вести двойную игру, после чего его открытый переход на сторону сталинской группировки окажется одним из решающих факторов ее успеха.

А пока триумвират продолжал сражение с Троцким, который в Кисловодске писал книгу «О Ленине». Предисловие было опубликовано в «Большевике» — как и шестидесятистраничная статья «Уроки Октября». Из книги следовало, что Ленин сумел взнуздать инертную партию и повести ее на штурм власти, благодаря принятию на вооружение идей перманентной революции. Вождь Октября — Троцкий, Каменев с Зиновьевым — трусы и паникеры, а Сталин — второстепенная фигура. Жесткий ответ последовал ото всех. Молотов тоже выступил с большой статьей «Об уроках троцкизма», опубликованной в специальном сборнике «Ленинизм или троцкизм?» вслед за статьями Каменева и Сталина. «Вот теперь перед нами полная картина, на которой нарисованы Ленин и Троцкий в Октябрьские дни: один — Ленин — жалким заговорщиком, другой — Троцкий, который “на ⁹/₁₀” провел это восстание. Перед нами Ленин — неудачник “конспиративного заговора” и рядом Л. Троцкий — герой “тихого” восстания… Целые страницы диалогов Троцкого с Лениным, очень живо восстановленных теперь Троцким, должны во что бы то ни стало доказать, что Троцкий если чем и отличался от Ленина в эту эпоху, то разве только одним — большей дальнозоркостью, большим умением выходить из самых трудных положений… Разлагающие партию статьи Троцкого не достигнут сейчас поставленной в них цели: партия в Октябре перешагнула через ошибки отдельных товарищей, а теперь перешагнет через ошибки Троцкого и пойдет дальше»[444]. Сыграла свою роль пресса, печатавшая осевшие в архивах и личных коллекциях письма Троцкого времен его дореволюционной вражды с Лениным.

Лидеры партии двинулись в массы. Требования изгнать Троцкого из партии были самыми распространенными в резолюциях, принимавшихся на местах. Были и исключения. Так, Молотову не удалось переубедить партийцев Московского участка Октябрьской железной дороги, которые приняли такую резолюцию: «Заслушав доклад тов. Молотова о внутрипартийном строительстве, ячейка постановляет: “Ячейка с тревогой следит за травлей, которая ведется по отношению к тов. Троцкому как в печати, так и в выступлениях Сталина и на собраниях членов ЦК”»[445]. Но это сильно контрастировало с дискуссией 1923 года, когда за Троцким шли десятки тысяч.

Троцкий в Кисловодске читал ежедневные порции хулы в его адрес и молча капитулировал.

За два дня до открытия январского (1925 года) пленума ЦК он направил письменное заявление, в котором просил освободить его от обязанностей председателя Реввоенсовета. «Я уступил военный пост без боя, даже с внутренним облегчением, чтобы вырвать у противников оружие инсинуации насчет моих военных замыслов»[446]. Зиновьев и Каменев потребовали немедленного снятия Троцкого со всех постов, Сталин не дал этого сделать. «Тов. Троцкого партия считает нужным использовать, но на другой работе, т. к. в Красной армии должен быть товарищ, который целиком и безоговорочно разделяет линию партии и ЦК, т. к. Красная армия не допускает ни шатаний, ни колебаний, ни выступлений, которые могут оказаться неожиданными для партии, что было у тов. Троцкого»[447], - скажет Молотов на курсах уездных работников при ЦК. На смену Троцкому двинули Фрунзе, его заместителем стал Ворошилов. «Троцкий теперь пишется “Трокий” — “ЦК” выпало», — гласил актуальный политический анекдот года. Но в Политбюро он остался.

Против «новой оппозиции»

Питирим Сорокин, изгнанный из страны на «философском пароходе» (а позднее составивший славу Гарварду), в «Социологии революции» выявил общую закономерность: «Люди, обученные непреклонным учителем — голодом, холодом, болезнями, нуждой и смертью, стоят перед дилеммой: погибнуть, продолжая революционный дебош, или все же найти иной выход… И вот требование безграничной свободы сменяется жаждой порядка; хвала “освободителям” от старого режима сменяется восхвалением “освободителей” от революции, иными словами — организаторов порядка»[448]. У сталинской группировки не было острого желания продолжать «революционный дебош». «Оттепель» затронула даже политическую сферу и такую святую святых, как Коммунистическая партия. Новая Конституция, принятая в 1924 году, не имела специальной главы о диктатуре пролетариата (эта запись сохранялась в республиканских конституциях), но содержала внушительный раздел о правах трудящихся, включавший свободу выражения мнений, собраний, митингов, шествий, союзов, свободу совести, равные права граждан независимо от расовой и национальной принадлежности.

Весьма «либеральным» стал прием в партию в рамках ленинского призыва. «Установленные партийным уставом ограничительные условия приема — рекомендации и стаж рекомендующих, были отменены… Партия предоставила рабочим возможность входить в ее организации без этих формальных ограничений»[449], - свидетельствовал Молотов. Всего в 1924 году в нее вступили 316 тысяч человек (прирост на 63,6 процента), а в 1925-м — 322 тысячи (увеличение еще на 39,7 процента). Омолаживание партии означало также перехват лозунга Троцкого об опоре на новое поколение. Более того, началась работа с настолько юными гражданами, о которых Троцкий даже не мечтал: в 1924 году пионерские организации, ранее существовавшие только в детских домах, распространились на школы; для совсем маленьких возникли октябрятские организации. Оппозиция ничего не могла возразить на провозглашенное устами Молотова в качестве основной линии в организационной работе «развертывание внутрипартийной демократии», которое вытекало «из курса на развертывание массовых организаций»[450]. Он призывал «бросить прежние циркулярчики, бумажечки, разговорчики, назначения, надо бросить всю эту музыку»[451].

Молотов играл в тот момент не последнюю роль и в деле «либерализации» экономики, которая оставалась в тяжелом положении. В 1924 году индекс выпуска промышленной продукции России составил 47,5 — за 100 принимался уровень 1913 года (в США этот индекс составлял 133,2, Германии — 81,8, Великобритании — 87,8, Франции- 117,9, Италии — 140,7, Японии — 223,3)[452]. Как видим, многие страны еще залечивали раны войны, но СССР это удавалось хуже других. Валовой сбор зерна составил 72,5 процента от довоенного. Стимулов расставаться с произведенным у крестьян было мало, поскольку худосочная промышленность была не в состоянии удовлетворять растущий крестьянский спрос. Заколдованный круг: индустриализация невозможна без качественного скачка в сельском хозяйстве, который невозможен без успехов индустриализации. Ответ на вопрос, как из него вырваться, и станет центральным во внутриполитической борьбе предстоявшего пятилетия.

Батрак повествует о том, чем занялся Молотов после назначения его председателем комиссии по работе в деревне: «Взяв с собою своего помощника по секретариату ЦК и стенографиста, отправился он в наиболее захолустные деревни. Устраивал собрания крестьян, вел с ними беседы, принимал жалобы, опрашивал их и заставлял стенографиста все это